76. «Еще одно хиндустанское дерево — кирни. Дерево это, хотя и не очень высокое, но и не маленькое, плоды у него желтого цвета, меньше грудной ягоды, вкусом они, в общем, похожи на виноград. После кирни во рту остается легкий неприятный привкус, но это не дурной плод, и его едят; кожица на косточке мягкая» (л. 398а).

77. «Другое дерево — джаман. Листья его в общем похожи на листья тала, но они круглей и зеленее. Дерево джаман не лишено красоты; плоды его похожи на черный виноград, вкус у них кисловатый, они не очень хороши.

Другое дерево — камрак; (плод его) пятигранный, величиной он будет со сливу, длиной — пальца на четыре. Зрелые плоды — желтые, косточек у них нет. Сорванный незрелым камрак очень кислый, но когда доспеет, становится кисло-сладким. В общем, вкус у него неплохой, не лишенный приятности» (л. 398б).

78. «Другой хиндустанский плод — бадхал; величиной он будет с яблоко, запах у него не дурной. В незрелом виде это очень кислая и невкусная вещь, но когда поспеет, он не дурен. Поспевая, бадхал становится мягким, его можно разрывать пальцами и есть. Вкусом он очень похож на переспелую айву; кисловатый и довольно приятный.

Еще один хиндустанский плод — бийр; по-персидски его называют канар. Бийр бывает разных сортов. Один сорт немного крупнее алчи, другой — такого вида, как виноград хусайни. Большей частью этот плод не очень хорош, но в Бандире мы видели бийр, и очень хороший оказался» (л. 399б).

79. «Еще есть в Хиндустане паниала; этот плод больше алчи и похож на незрелое яблоко. Вкус у него кисловатый, довольно приятный. Дерево паниалы выше граната, листья похожи на листья миндаля» (л. 400б).

80. «Еще одно дерево — чирунчи. Это якобы горное дерево, но, как я узнал позднее, в наших садах есть три-четыре дерева чирунчи. Плод чирунчи очень похож на плод махува. Ядрышки его не дурны, они что-то среднее между ядрышками орешка и миндаля. Они намного меньше ядрышек фисташки. Ядрышки чирунчи круглые. Их кладут в студни и разные сласти.

Есть еще в Хиндустане финики. Хотя финики встречаются не только в Хиндустане, но так как в наших землях их нет, я упомянул о них. Финиковое дерево также есть в Ламгэне. Ветви его растут только на макушке, в одном месте; листья покрывают ветви сверху донизу с обеих сторон; ствол неровный, некрасивого цвета. Плоды растут гроздьями, как виноград, но гроздья фиников значительно больше виноградных» (л. 401а).

81. «Еще знамениты апельсины и лимоны. Апельсинов особенно много и хорошо выращивают в Ламганате, Баджауре и Саводте. Ламганатские апельсины бывают меньшего размера, нежные и сочные. Климат Хорасана не благоприятен апельсинам.

Эти апельсины, вследствие их нежности, пока их везут из Ламганата в Кабул, то есть за тринадцать-четырнадцать йигачей, частью портятся. Астрабадские апельсины доставляют в Самарканд, то есть за двести семьдесят — двести восемьдесят йигачей, но из-за грубости кожи и малой сочности они не портятся» (л. 403б).

82. «Другой такой плод — лимон. Его (в Хиндустане) много. Величиной лимон будет с куриное яйцо и такого же вида. Если отравившийся вскипятит лимонный корень и выпьет, это якобы устранит вред от яда.

Еще один плод, похожий на апельсин, — это цитрон. Жители Баджаура и Савада называют его баланг; поэтому варенье из цитроновых корок называют баланговым вареньем. В Хиндустане цитрон называют баджаури.

Цитрон бывает двух родов. Один цитрон сладкий до тошноты, не вкусный и не годен в пищу; кожура его, может быть, годится на варенье. Ламганатский цитрон именно такой, тошнотворно-сладкий. Баджаурские цитроны и хиндустанские цитроны кислые, кислота их приятна; питье из них очень вкусно и приятно. Величиной цитрон будет с дыню хусрави; кожура у него неровная, вся в буграх, конец тонкий, в виде клюва. Цветом цитрон желтее апельсина. Цитронное дерево — не настоящее дерево со стволом, а маленькое; оно растет кустами; листья у него крупнее, чем у апельсинового дерева» (л. 404а).

83. «Еще один плод, похожий на апельсин, это сангтара. По цвету и форме сангтара такой же, как апельсин, только кожура у него гладкая, без бугорков. Размером он несколько меньше апельсина. Дерево сангтара — высокое, с дерево урюка будет, листья похожи на листья апельсина, плод — с приятной кислотой, сок сладкий, тоже приятный на вкус. Сангтара, как и лимон, укрепляет желудок и не послабляет его, как апельсин.

Другой плод, похожий на апельсин,— большой лимон. В Хиндустане его называют галгал лиму. По форме он похож на гусиное яйцо, но только оба конца у него тонкие. Кожа у галгала, как у сангтара, гладкая. Он очень сочный.

Еще походит на апельсин джанбири. Форма у него такая же, как у апельсина, но цвет — желтый, не оранжевый. Запах джанбири похож на запах апельсина, плод тоже имеет приятную кислоту.

Также похож на апельсин и садафал. Он грушевидной формы, а цветом — как айва. Садафал сладкий, но сладость его не тошнотворная, как у цитрона» (л. 405б).

84. «Другой плод, похожий на апельсин,— амрудпал; походит на апельсин также и карна. Величиной карна будет с гал-гал, он тоже кислый.

Еще один плод, сходный с апельсином,— амалбид, который за три года моего пребывания в Хиндустане попался мне на глаза лишь теперь. Говорят, что если воткнуть в амалбид иголку, она растает; может быть это происходит от кислоты, может быть от каких-либо других свойств амалбида. По кислоте он подобен лимону или апельсину» (л. 406а).

85. «В Хиндустане есть прекрасные цветы. Один вид цветов — джасун; некоторые хиндустанцы называют этот цветок гархал. Джасун не трава, стебель у него высокий, он немного выше розового куста. Цветок джасуна ярче цветка граната, величиной он с красную розу, но только красная роза распускается из бутона одним цветком, а когда распустится джасун, то из середины (чашечки) вытягивается нечто вроде стебелька, потоньше, длиною с палец, и на нем также распускаются лепестки джасуна. В общем, получается двойной цветок, не лишенный своеобразия. На кустах джасун кажется очень красивым по цвету и по форме, но держится он недолго и увядает в один день. В четыре дождливых месяца джасуна распускается очень много, и он особенно красив. Джасун цветет, по-видимому, большую часть года, но при таком множестве цветов не имеет запаха» (л. 406б).

86. «Другой хиндустанский цветок — канир, Канир бывает белый, бывает и красный; он такой формы, как цветок персика, и имеет пять листьев. Красный канир (более) похож на цветок персика, но только цветы канира распускаются по четырнадцати или пятнадцати в одном месте, и издали кажется, что это один большой цветок. Куст канира больше розового куста; красный канир довольно хорошо пахнет; это приятный цветок. Канир тоже красиво и обильно цветет во время дождей; его можно найти большую часть года.

Цветет в Хиндустане цветок киюра. У него очень приятный запах. Недостаток мускуса в том, что он сухой, а киюра можно назвать влажным мускусом. Вид у киюра довольно необычный; длина его цветка — полтора-два кариша, листья длинные, такой формы, как листья гарау, и с шипами; внешние лепестки, сжатые, как бутон, у него зеленоватые и колючие, внутренние лепестки — мягкие, белые. Между внутренними лепестками находится нечто вроде сердцевины цветка, от которой исходит приятный запах. Только что вышедший из-под земли куст киюра, у которого еще нет ствола, похож на куст молодого камыша. Листья у него плоские и колючие, ствол очень некрасивый, корни — на виду» (л. 401б).

87-88. «В пятницу, шестнадцатого числа месяца раби первого, года девятьсот тридцать третьего, произошло поразительное событие. Подробности его таковы: мать Ибрахима, эта злосчастная старуха, услышала, что я съел кое-что из рук жителей Хиндустана. Дело было так: месяца за три-четыре до этого по той причине, что мне еще не приходилось видеть хиндустанских блюд, я сказал, чтобы ко мне привели поваров Ибрахима. Из пятидесяти или шестидесяти поваров я удержал у себя четырех. Та женщина, услышав об этом, послала человека в Атаву за Ахмедом чашнгиром — жители Хиндустана называют бакаула чашнигир. Одной рабыне она дала в руки сложенную вчетверо бумажку, в которой была тола яда — тола, как упомянуто раньше, несколько больше двух мискалов — и велела передать эту бумажку Ахмеду чашнигиру. Ахмед дал бумажку одному из хиндустанских поваров, который находился у нас на кухне, и обещал ему четыре парганы, если он каким-либо образом подложит яд мне в пищу. Вслед за рабыней, с которой был передан яд Ахмеду чашнигиру, мать Ибрахима послала еще одну невольницу посмотреть, передала ли ему первая невольница яд или нет. К счастью, Ахмед не бросил яд в котел, но бросил его на блюдо. Он не бросил яда в котел по той причине, что я крепко наказал бакаулам остерегаться хиндустанцев, и они пробовали пищу, когда пища варилась в котле.

Когда кушанье накладывали, наши несчастные бакаулы чем-то отвлеклись; (повар) положил на фарфоровое блюдо тоненькие ломтики хлеба, а на хлеб высыпал меньше половины яда, находившегося в бумажке. Поверх яда он наложил мяса, жаренного в масле. Если бы (повар) высыпал яд на мясо или бросил его в котел, было бы плохо, но он растерялся и просыпал больше половины яда в очаг.

В пятницу вечером во время послеполуденной молитвы подали кушанье. Я сильно налег на блюдо зайца, жареной морковки тоже уписал порядочно; из отравленной хиндустанской пищи я съел только несколько кусочков, лежавших сверху. Я взял жареного мяса и поел его, но не почувствовал никакого дурного вкуса. Потом я проглотил кусочка два вяленой говядины, и меня начало тошнить. Накануне я тоже ел вяленое мясо, и у него был неприятный вкус; я решил, что меня сегодня тошнит по этой причине. Вскоре меня опять затошнило; пока я сидел за дастарханом, меня два или три раза начинало тошнить и едва не вырвало. Наконец, я увидел, что дело плохо и поднялся. Пока я шел до нужника, меня еще раз чуть не вырвало; в нужнике меня обильно стошнило.

Раньше меня никогда не рвало после еды, даже при попойках меня не тошнило. В сердце у меня мелькнуло сомнение. Я приказал задержать повара и велел дать блевотину собаке и стеречь ее. На следующее утро незадолго до первой стражи собака почувствовала себя очень плохо, брюхо у нее как будто раздулось. Сколько в нее ни кидали камнями, сколько ее ни ворочали, она не подымалась. До полудня собака была в таком положении, потом поднялась — не умерла.

Несколько телохранителей также поели этой пищи. Наутро их тоже сильно рвало; одному даже было очень плохо; в конце концов все спаслись. Стих:

Пришла беда, но все прошло хорошо.

Господь снова дал мне жизнь; я как будто вернулся с тоге света и снова родился от своей матери. Я был болен и ожил, и теперь, клянусь Аллахом, узнал цену жизни.

Я приказал Султан Мухаммеду Бакши схватить повара, подвергнуть пытке; он одно за другим подробно рассказал все, как упомянуто.

В понедельник, в день дивана, я приказал вельможам, знатным людям, эмирам и визирям явиться в диван. Те двое мужчин и обе женщины тоже были приведены и допрошены. Они со всеми подробностями рассказали, как было дело» (лл. 417б, 418а).

89. «Когда прошел один час упомянутого дня, противостоящие войска приблизились друг к другу и началось сражение и бой. Центры обоих войск стояли друг против друга, подобные свету и тьме, а на правом и левом крыле происходила столь великая битва, что на земле возникло трясение, а на вышнем небе раздались вопли. Левое крыло злополучной рати нечестивых двинулось против правого крыла войск ислама, сопутствуемых счастьем. Они произвели натиск на Хусрава Кукельташа и на Малик Касима, брата Баба Кашка. Наш дражайший брат Чин Тимур Султан, согласно приказу, двинулся им на помощь и начал храбро сражаться; он потеснил неверных и заставил их отступить почти до центра их войска, и за это нашему дорогому брату была пожалована награда. Редкость нашего времени. Мустафаи Руми, находившийся в центре, где пребывал драгоценнейший сын наш, счастливый, обласканный благосклонными взорами великого творца, взысканный милостями владыки повелевающего и запрещающего, Мухаммед Хумаюн Бахадур, выкатив вперед лафеты (пушек), разбил ряды нечестивых, как и сердца их, ружьями и пушками» (л. 453а).

90. «В понедельник седьмого числа первого раби’ я поехал на прогулку в Сикри. Восьмиугольная суфа, которую я приказал воздвигнуть посреди озера, была готова. Мы поехали на лодке, разбили на суфе шатер и ели ма’джун» (л. 459а).

91. «Задержав (сигнал) знаменем и барабаном, пока битва не разгорится, я смотрел, как устад Али Кули стреляет из пушки. Он выпустил три или четыре ядра, но так как место было без уклона, а стена крепости — очень крепкая, сплошь из камня, то выстрелы не произвели действия. Уже было упомянуто, что арк Чандири стоит на горе; с одной стороны в стене был сделан крытый проход для воды. Стенки этого прохода тянутся под горой, это единственное место, подходящее для нападения. Правый край и левый край центра, а также особый отряд получили приказ занять это место. Приступ начали со всех сторон, но в этом месте он был всего сильнее. Нечестивые кинули сверху несколько камней и сбросили огонь, но наши молодцы не обращали на это внимания; в конце концов, Шахим Юзбеки поднялся к тому месту, где стенки водопровода примыкают к стенке внешнего укрепления, наши йигиты тоже вскарабкались туда с двух или трех сторон. Нечестивые, которые стояли у прохода, бросились бежать, и водопровод был взят. Люди, находившиеся в верхней крепости, не дрались даже столько (времени) и поспешно бежали, йигиты во множестве взобрались и поднялись в верхнюю крепость... Милостью божией мне удалось завоевать столь славную крепость в течение двух или трех гари, не поднимая знамени, не ударив барабан и не начиная настоящей битвы» (л. 468б).

92. «Несмотря на похмелье я обошел и осмотрел все дворцы Ман Синга и Бикрамаджита; это удивительные постройки, хотя они разбросаны в беспорядке и без плана. Дворцы эти возведены целиком из тесаного камня; из всех дворцов, построенных раджами, дворцы Ман Синга самые высокие. Одной стороной дворец Ман Синга обращен к востоку, стены этой стороны, в сравнении с остальными, отделаны роскошнее. Высотою они будут в сорок или пятьдесят кари; они все из тесаного камня и поверхность их выбелена известью.

В некоторых частях этого дворца четыре яруса, в двух нижних ярусах очень темно. Если посидеть там некоторое время, то (в глазах) становится немного светлее. Мы обходили эти помещения со свечами.

На одной стороне дворца — пять куполов; между этими куполами маленькие купола, по хиндустанскому обычаю четырехгранные. Пять больших куполов обиты листами вызолоченной меди; внешняя сторона стен покрыта зелеными изразцами. Стены кругом украшены изображениями растений банана из зеленых изразцов.

Под башней на восточной стороне находятся (ворота) Хати пул; индусы называют слона «хати», а ворота «пул». При выходе из ворот возвышается скульптурное изображение слона, на котором сидят два погонщика. Это самый настоящий слон, очень похоже сделали; поэтому ворота и названы Хати пул» (л. 478а).

93. «До угощения во время подношения подарков на острове перед сидящими устроили бои пьяных верблюдов и слонов, стравили также и несколько баранов. После этого боролись борцы» (л. 492а).

94. «По прибытии на стоянку я дал лодкам названия. Большую заслуженную лодку, которую построили еще в Агре, до похода против Рана Санга. назвали «Асанш». В том же году, перед выступлением войска, Аранш хан построил лодку и поднес ее мне в подарок. Войдя в эту лодку, я приказал устроить на ней помост и дал ей название «Араиш». На лодке, которую поднес мне в подарок хан Джалал ад-дин, я приказал воздвигнуть помост побольше и на нем вознести еще одни подмостки. Эту лодку я назвал «Гунджаиш». Другой небольшой челнок с каюткой, который посылали по всяким делам, получил наименование «Фармаиш» (л. 504б).

95. «В понедельник посол Бенгалии явился засвидетельствовать почтение и ему было сказано, что он может уезжать. При этом было упомянуто, что «ради отражения врага мы будем ходить то в ту, то в другую сторону, но принадлежащие вам земли и воды не потерпят при этом никакого вреда или ущерба. Так как первое из наших трех условий гласило: «Скажи войску Харида, чтобы оно ушло с нашей дороги и вернулось в Харид», то пошлите с ними несколько тюрков, которые проводят их до Харида и доставят жителям этой области успокоительные грамоты. Если они не отступят от переправы и не оставят своих неподходящих слов, то пусть считают самих себя причиной всякого зла, что падает им на голову, и виновниками всего, что случится с ними дурного».

В среду я облачил бенгальского посла Исмаила Мита в обычную одежду, пожаловал ему награду и отпустил его; в четверг я послал Шейха Джамали к Дуду и ее сыну Джалал хану с успокоительными грамотами и милостивыми словами» (л. 520а).

96. «Мне сказали, что река Сон находится поблизости; мы поехали и поглядели на эту реку. На левом берегу Сона виднелось множество деревьев; говорили, что это — местность Мунир, где находится могила Шейха Ях’я, отца Шейха Шараф ад-дина Мунири. Поскольку мы были уже так близко, то переправились через Сон и, пройдя три-четыре куруха по левому берегу реки, осмотрели Мунир. Мы проехали через сады и совершили обход вокруг мазара; потом я отправился на берег реки Сона и омылся в реке. Сотворив полуденную молитву раньше времени, мы двинулись обратно в лагерь. Лошади у нас были жирные и некоторые из них отстали, другие притомились. Мы оставили несколько человек позади и приказали им собрать уставших коней и дать им отдохнуть, напоить их и, не торопясь, привести в лагерь. Если бы мы этого не сделали, то потеряли бы много коней» (л. 522а).